«На улице снег и трупы». Как пережить блокаду и выиграть Олимпиаду

Роман Мун поговорил с Павлом Хариным 1 ветераном Великой Отечественной войны и победителем Олимпиады-1956.

Павлу Петровичу Харину — 87 лет. В 14 он точил головки для мин на заводе им. Егорова, затем служил в Кронштадте, дошел до Германии и гонял трофейные немецкие катера, награжден медалью «За оборону Ленинграда». В 50-е была другая, спортивная, жизнь: две Олимпиады — в Хельсинки и Мельбурне, золото и серебро в каноэ-двойке и множество интересных историй, которые ветеран рассказал Sports.ru в канун 9 мая и 70-й годовщины Победы.

Война

— Я родился в Ленинграде. Жил напротив мыловаренного завода имени Карпова, где мой отец был начальником цеха. Он по возрасту уже не подходил в армию, был на гражданке и все время на заводе. Когда война началась и стало трудно, отец взял меня к себе, чтобы я получал карточку и работал.

Был указ Верховного совета: часть рабочих отправить на военный завод. Меня перевели на завод имени Егорова, бывший вагоностроительный. Там юноши и девушки лет двенадцати работали на станках. Мы вытачивали из болванок минные снаряды.

Нам давали дополнительное питание, но бывало, что работали сутками напролет. В другом цеху стоял танк, иногда туда забирались немного поспать. Пацаны есть пацаны. Приходил начальник цеха, гнал к станку.

— Каково было жить в блокадном городе?

— Самое тяжелое время. Наш дом был деревянный. Когда немцы стали бомбить склады с продуктами, в него попала зажигательная бомба, все сгорело. Нам дали комнату на углу Садовой. Мамаша не работала, дома сидела. Я жил на заводе, но иногда ее навещал.

А обратно часто шел через трупы. Тогда снегу было полно, сугробы огромные. Люди погибали, семьи не могли их увезти на кладбище и выносили на улицу. Трупы просто валялись. Потом специальные машины их подбирали.

Хорошо помню: идешь по Разъезжей, снег белый и трупы в белых простынях. Идешь и спотыкаешься.

— Вы ведь еще и голодали.

— Родители делились едой, но я так голодал, что ходить не мог. Цинга была.

Помню случай на отцовском заводе. Я поймал ворону, принес в цех. Папаша говорит: «Выбрось. Ее не сваришь, она жесткая очень». По-моему, я все-таки ее попробовал. И выбросил.

— Как вы пошли на войну?

— В 1943-м мне исполнилось пятнадцать. Я тогда от друга узнал, что на Васильевском острове можно записаться добровольцем во флот. Пришел, принял присягу, надел морскую форму. Дня через два направили в Кронштадт. Там я попал в школу оружия. С ноября по апрель учились, а потом меня отправили на катера «Морские охотники» под Выборгом.

— Так просто? Я читал, почти все 15-летние тогда рвались на войну, но многих не допускали.

— Все легко получилось. Честно говоря, не задумывался, почему. Может быть, я выглядел старше своих лет.

— Вам не страшно было записываться?

— В Ленинграде за три года я такое видел, что для меня уже ничего страшно не было.

— Что было под Выборгом?

— Попал на катер, который за неделю до этого потопил подводную лодку. Выходил на нем в дозор. Охраняли территорию. Если замечали подводную лодку, катер или корабль, то давали команду — уничтожить.

Однажды командование сказало: где-то есть вторая подлодка. Несколько катеров выходили в море и бросали глубинные бомбы. Но не нашли.

— А как заметили первую лодку?

— Жирные пятна на воде. По ним и шли как по следу. Еще использовали акустический аппарат.

— Что дальше?

— Наш катер отправили на ремонт в Ленинград, а меня — в другую воинскую часть.

В 1945-м я попал на торпедный катер. Город Пиллау, сейчас Балтийск. Там приходилось на катерах высаживать десант.

— Что вы почувствовали, когда узнали, что война кончились?

— Стало легче. Подумал, что люди, наконец, отдохнут. Я тогда был в нескольких сотнях километров от Берлина, узнал об этом только от руководства.

В сам Берлин я позже попал, когда поехал в командировку за продуктами в 1946-м. Видел Рейхстаг, Бранденбургские ворота. Город был разгромлен. После этого я был там в 1962-м на соревнованиях, Берлин очень здорово восстановили.

— Помните, когда было страшнее всего?

— Страха не было. Это военное время. Когда немцы обстреливали Ленинград, бывало, что они стреляют в большой дом на левой стороне, а ты идешь по правой и внимания не обращаешь. Привыкший.

Когда работал на заводе, в какой-то момент стал ездить на трамвае. Немцы тогда обстреливали город, стараясь попасть в дом МВД. Однажды снаряд попал в первый вагон. Его разорвало. Хорошо, что я сидел во втором.

Еще помню, мы были в дозоре на «Морском охотнике». Вышел на палубу, смотрю: метрах в пятнадцати торчит мина. Сказал командиру, тот вызвал артиллеристов, катер дал задний ход и мину расстреляли. Попали в корпус, она затонула.

— Как вы оказались в Германии?

— Там была дележка немецких кораблей и катеров. Я попал в город Киль, где мы получили торпедные катера. Три года служил. Иногда на учения выходили: выбросим бочку и постреляем по ней, чтобы подготовку не забыть. В 1948-м эти катера законсервировали в Балтийске. Я там встречал пленных немецких солдат. Мы их охраняли, пока они на стройках работали.

— Что было потом?

— Часть матросов направили во Владивосток на войну с Японией, а я попал обратно в Кронштадт. Когда корабль стоял на ремонте, а мы жили на берегу, увлекся спортом. Там есть парк Петра I, где я бегал кроссы, занимался штангой, волейболом, футболом, лыжами, участвовал во всех соревнованиях.

В 1950-м у нас были первые выборы Верховного совета. В Кронштадте из сильнейших лыжников создали агитпоход Кронштадт — Нарва — Таллин. Это было в марте, снега мало. Пока дошли до Таллина, стерли трое лыж. Были неприятные случаи: заблуждались, попадали в деревни, где эстонцы к нам не очень хорошо относились. Не все, но было такое, что спрашиваем у людей, куда идти, а они ничего не говорят. Мол, не знаем.

После этого нас направили в наши воинские части. В том же году я демобилизовался.

— Ваши родители пережили войну?

— Да. Поддерживали связь письмами.

— Наверное, девушке тоже писали?

— Не, я молодой совсем был.

— Как вы относились к Сталину? Вы воевали только за страну или в том числе за него?

— Нормально. Как к руководителю. Не он, так другой. Как вы сейчас все относитесь к Владимиру Владимировичу. Сейчас многое говорят про Сталина. Я видел по телевизору, как бабушка перевернула медаль за победу над Германией. Почему? Есть медаль, так носи ее.

Да и что мне знать? Если бы я был в правительстве с ним, а так…

— Вы гордитесь тем, что прошли войну?

— Ну как сказать. Если б войны не было, было бы хорошо. Чем гордиться? Мы защищали свою родину, Советский Союз.

Но вообще, я горжусь, что участвовал. А стрелять в людей мне не приходилось.

Спорт

— 1952-й, мы в Грузии, впереди Игры в Хельсинки. Каноэ в Союзе не было. Из Москвы привезли пироги. Тяжелые: килограммов по 60–65. В каноэ гребец стоит на колене, мы клали под колено спортивную форму, покрышки или что-то еще. Так и тренировались. Старшего тренера Ипполита Рогачева назначила Москва. Он тоже не знал технику гребли.

Из Грузии мы переехали на гребную базу ЦСКА. Туда же приехали чехи и венгры. Чехи подарили нам гоночные лодки, подушки и весла. За месяц до начала Олимпиады мы начали готовиться на нормальной спортивной лодке.

— Конкуренция была высокая?

— Да. Позже был случай: мы с Гариком Ботевым приехали в Киев, где кроме нас были еще две двойки. Соперники, которые знали, что мы сильнее, сделали нам пакость: намазали лодку лыжной мазью. Конечно, мы руководству доложили, а потом отмыли мазь и выиграли.

— Расскажите про свою первую Олимпиаду.

— Я выступал на дистанции 10 000 метров. Тренерский совет и мы тогда мало что понимали в тактике. Я со старта ушел первым, прошел 500 метров и постепенно начал проигрывать. Пришел последним из десяти лодок.

Министр Николай Романов сказал: «Ну, ничего. Все будет нормально». И действительно, на Олимпиаде-1956 мы оправдали его доверие.

— Как иностранные спортсмены относились к советским?

— Очень хорошо. Я дружил с венграми и чехами, общался с французами, со спортсменами из ФРГ и ГДР. Все дружелюбные, всегда было приятно поговорить.

— Что Хрущев говорил перед Играми?

— Когда мы готовились к выезду в Мельбурн, на Игры-1956, он сказал: «Если не выиграете Олимпийские игры, все футбольные поля засеем кукурузой».

— Вы тогда путешествовали из Советского Союза в Австралию.

— Сначала мы на «Ту-104» летели в Ташкент. Там провели около недели, потом улетели в Бирму и два-три дня провели там.

В Бирме были очень жарко. Выходишь вечером из самолета, по позвоночнику струя воды. Нас разместили в гостинице за городом. Гребец Силаев пошел в ванную ополоснуться, включил воду, а она горячая. По окнам ползут какие-то животные вроде ящериц. Потом нас в посольство пригласили, там был бассейн, мы прямо бросились туда.

Нас хорошо встретили в Мельбурне. Там были русские эмигранты. Полиция на мотоциклах сопровождала. Разместили сначала в Мельбурне, а потом переехали в Балларат. Там тренировались недели две-три. И соревнования.

Сперва дистанция 10 000 метров. Румыны делают фальстарт. Стартуем заново. Мы вообще ожидали, что выиграем, но румыны были хитрые. Они знали, что венгры могут их обойти и прижали их к тростникам. Мы в это время шли спокойно впереди, но румыны все-таки выскочили и на первом повороте стали первые. От румын волна, но мы ее прошли и ушли вперед. Румыны за нами. Они метров 600 держались, но мы были в приличной форме.

На втором повороте мы вышли в лидерах и с каждым поворотом делали ускорение. Так и остались первыми. Думали, румыны придут вторыми, но вторыми были французы, олимпийские чемпионы-52. Потом венгры. А румыны я уже не помню какими пришли.

На второй день были соревнования на 1000 метров. У нас была еще одна лодка, с Владивостока, но на прикидках они нам много проиграли. Руководство нас поставило и на вторую дистанцию. В полуфинале мы первые. В финале у нас опять рубка с румынами.

Дали старт, идем впереди. Румыны прибавили к финишу. Я говорю Ботеву: «Давай поддадим». Но Ботев, по-моему, не мог. Румыны в итоге выиграли, опередили нас на шесть сотых секунды. Так мы завоевали две олимпийские медали в Мельбурне.

— Что было дальше?

— Когда закончились соревнования, нас опять перевезли в Мельбурн. Там стоял теплоход «Грузия». На нем мы жили. Ходили смотреть другие соревнования. Был такой борец Николай Соловьев, я попал на его финал и видел, как он победил. Жалко, что его уже нет.

Еще мы с Ботевым по городу гуляли, ходили к берегу океана. Нас приглашали на разные вечера. На теплоходе проходили награждения. Присвоили звание заслуженных мастеров спорта.

На этом же теплоходе мы 19 суток плыли в Советский Союз. Когда мы отходили от берегов Австралии, русские эмигранты бросали нам ленты. Не знаю как, но один поп вернулся с нами в Ленинград. Еще с нами плыли румыны, венгры, болгары. Волна была несильная, но иногда потряхивало.

Когда подходили к берегам Владивостока, нас встречали военные корабли Дальневосточного флота. Когда зашли в порт, нам такую сирену сделали… Все корабли приветствовали.

— Как вы вернулись в Москву?

— Во Владивостоке пробыли два или три дня. Потом дней десять добирались в Москву. Народ везде хорошо встречал. Некоторые входили с водкой прямо в вагон. Иногда нам приходилось выходить на трибуну, рассказывать о выступлениях.

Два дня были в Москве. В ресторане «Прага» — банкет. Нас встречал Хрущев. После этого выехали в Ленинград. Там то же самое: вокзал забит.

Я работал на мясокомбинате, они мне личный автобус выделили. На этом автобусе меня привезли домой. Вот, даже всплакнул.

— Что на этот раз сказал Хрущев?

— Просто поздравил всех. Широких праздников не было. Только в следующем году меня с Ботевым наградили знаками почета за выступления. Банкеты — такие, чересчур банкеты, как сейчас… Их не было. Скромно все.

Я не получал ни стипендий, ничего. Можно сказать, прямо из цеха поехал. Я рабочий. Ботев — тоже. Он как школьный преподаватель поехал, еще мастером спорта даже не был.

— У вас были напарники, кроме Ботева?

— В 1957-м проходил чемпионат СССР. Мы с Гариком выиграли. После этого он, видимо, простудился, а надо ехать в Бельгию на чемпионат Европы. Он не смог, его положили в больницу, я поехал как запасной, вместе с одиночником Александром Силаевым.

Готовились в одиночках, а потом я предложил ему сесть в двойку. Это был первый раз в Союзе, когда гребцы садились в двойку, толком не зная друг друга. На 1000 метров выиграли первое место, на 10 000 метров — второе место.

— Как вы закончили карьеру?

— Это было в Киеве, на чемпионате СССР. Перед соревнованиями я сказал, что перехожу на тренерскую работу.

Стоим на старте. Слышу, как по радио передают: «Харин выступает в последний раз». Я перешел в общество «Динамо». Мои ученики постоянно выигрывали первенство Ленинграда. Один ученик был бронзовым призером чемпионата СССР. Дважды я был тренером в сборной Советского союза. Последние три года перед уходом на пенсию работал гостренером Ленинграда.

Парад, нормы ГТО

— Сейчас следите за соревнованиями?

— По телевизору. Ездить куда-то уже тяжело.

— Вы нормально живете?

— Ни в чем не нуждаюсь. Правительство нормально нас обеспечивает.

— Как оно вам помогает?

— Стипендией как спортсмену и как участнику войны. Все нормально.

— В Россию возвращаются нормы ГТО. Что об этом думаете?

— Не знаю. Правительство указ выпустило, но я не вижу, чтобы что-то делалось. Нас вот никто не насиловал этим ГТО, но мы с удовольствием сдавали нормативы. Мне почти 88, и здоровье мое по годам. Нельзя бегать, упражнения делать тяжело. Приятного мало в таких годах.

— Когда последний раз были на параде?

— Я очень долго на них ходил, еще когда на соревнованиях выступал. По телевизору всегда смотрю. В этом году Путин сказал и я сам понял, что будет хорошее военное выступление.

— Как-то празднуете 9 мая?

— Вчера был в Спорткомитете. Председатель поздравил участников войны.

— Встречаетесь с кем-то в этот день? Остались друзья с тех лет?

— Нет уже таких друзей. Было человека три-четыре с военных времен, но уже не живут.