«На улице снег и трупы». Как пережить блокаду и выиграть Олимпиаду
Роман Мун поговорил с Павлом Хариным 1 ветераном Великой Отечественной войны и победителем Олимпиады-1956.
Павлу Петровичу Харину — 87 лет. В 14 он точил головки для мин на заводе им. Егорова, затем служил в Кронштадте, дошел до Германии и гонял трофейные немецкие катера, награжден медалью «За оборону Ленинграда». В 50-е была другая, спортивная, жизнь: две Олимпиады — в Хельсинки и Мельбурне, золото и серебро в каноэ-двойке и множество интересных историй, которые ветеран рассказал Sports.ru в канун 9 мая и 70-й годовщины Победы.
Война
— Я родился в Ленинграде. Жил напротив мыловаренного завода имени Карпова, где мой отец был начальником цеха. Он по возрасту уже не подходил в армию, был на гражданке и все время на заводе. Когда война началась и стало трудно, отец взял меня к себе, чтобы я получал карточку и работал.
Был указ Верховного совета: часть рабочих отправить на военный завод. Меня перевели на завод имени Егорова, бывший вагоностроительный. Там юноши и девушки лет двенадцати работали на станках. Мы вытачивали из болванок минные снаряды.
Нам давали дополнительное питание, но бывало, что работали сутками напролет. В другом цеху стоял танк, иногда туда забирались немного поспать. Пацаны есть пацаны. Приходил начальник цеха, гнал к станку.
— Каково было жить в блокадном городе?
— Самое тяжелое время. Наш дом был деревянный. Когда немцы стали бомбить склады с продуктами, в него попала зажигательная бомба, все сгорело. Нам дали комнату на углу Садовой. Мамаша не работала, дома сидела. Я жил на заводе, но иногда ее навещал.
А обратно часто шел через трупы. Тогда снегу было полно, сугробы огромные. Люди погибали, семьи не могли их увезти на кладбище и выносили на улицу. Трупы просто валялись. Потом специальные машины их подбирали.
Хорошо помню: идешь по Разъезжей, снег белый и трупы в белых простынях. Идешь и спотыкаешься.
— Вы ведь еще и голодали.
— Родители делились едой, но я так голодал, что ходить не мог. Цинга была.
Помню случай на отцовском заводе. Я поймал ворону, принес в цех. Папаша говорит: «Выбрось. Ее не сваришь, она жесткая очень».
— Как вы пошли на войну?
— В 1943-м мне исполнилось пятнадцать. Я тогда от друга узнал, что на Васильевском острове можно записаться добровольцем во флот. Пришел, принял присягу, надел морскую форму. Дня через два направили в Кронштадт. Там я попал в школу оружия. С ноября по апрель учились, а потом меня отправили на катера «Морские охотники» под Выборгом.
— Так просто? Я читал, почти все 15-летние тогда рвались на войну, но многих не допускали.
— Все легко получилось. Честно говоря, не задумывался, почему. Может быть, я выглядел старше своих лет.
— Вам не страшно было записываться?
— В Ленинграде за три года я такое видел, что для меня уже ничего страшно не было.
— Что было под Выборгом?
— Попал на катер, который за неделю до этого потопил подводную лодку. Выходил на нем в дозор. Охраняли территорию. Если замечали подводную лодку, катер или корабль, то давали команду — уничтожить.
Однажды командование сказало:
— А как заметили первую лодку?
— Жирные пятна на воде. По ним и шли как по следу. Еще использовали акустический аппарат.
— Что дальше?
— Наш катер отправили на ремонт в Ленинград, а меня — в другую воинскую часть.
В 1945-м я попал на торпедный катер. Город Пиллау, сейчас Балтийск. Там приходилось на катерах высаживать десант.
— Что вы почувствовали, когда узнали, что война кончились?
— Стало легче. Подумал, что люди, наконец, отдохнут. Я тогда был в нескольких сотнях километров от Берлина, узнал об этом только от руководства.
В сам Берлин я позже попал, когда поехал в командировку за продуктами в 1946-м. Видел Рейхстаг, Бранденбургские ворота. Город был разгромлен. После этого я был там в 1962-м на соревнованиях, Берлин очень здорово восстановили.
— Помните, когда было страшнее всего?
— Страха не было. Это военное время. Когда немцы обстреливали Ленинград, бывало, что они стреляют в большой дом на левой стороне, а ты идешь по правой и внимания не обращаешь. Привыкший.
Когда работал на заводе, в
Еще помню, мы были в дозоре на «Морском охотнике». Вышел на палубу, смотрю: метрах в пятнадцати торчит мина. Сказал командиру, тот вызвал артиллеристов, катер дал задний ход и мину расстреляли. Попали в корпус, она затонула.
— Как вы оказались в Германии?
— Там была дележка немецких кораблей и катеров. Я попал в город Киль, где мы получили торпедные катера. Три года служил. Иногда на учения выходили: выбросим бочку и постреляем по ней, чтобы подготовку не забыть. В 1948-м эти катера законсервировали в Балтийске. Я там встречал пленных немецких солдат. Мы их охраняли, пока они на стройках работали.
— Что было потом?
— Часть матросов направили во Владивосток на войну с Японией, а я попал обратно в Кронштадт. Когда корабль стоял на ремонте, а мы жили на берегу, увлекся спортом. Там есть парк Петра I, где я бегал кроссы, занимался штангой, волейболом, футболом, лыжами, участвовал во всех соревнованиях.
В 1950-м у нас были первые выборы Верховного совета. В Кронштадте из сильнейших лыжников создали агитпоход Кронштадт — Нарва — Таллин. Это было в марте, снега мало. Пока дошли до Таллина, стерли трое лыж. Были неприятные случаи: заблуждались, попадали в деревни, где эстонцы к нам не очень хорошо относились. Не все, но было такое, что спрашиваем у людей, куда идти, а они ничего не говорят. Мол, не знаем.
После этого нас направили в наши воинские части. В том же году я демобилизовался.
— Ваши родители пережили войну?
— Да. Поддерживали связь письмами.
— Наверное, девушке тоже писали?
— Не, я молодой совсем был.
— Как вы относились к Сталину? Вы воевали только за страну или в том числе за него?
— Нормально. Как к руководителю. Не он, так другой. Как вы сейчас все относитесь к Владимиру Владимировичу. Сейчас многое говорят про Сталина. Я видел по телевизору, как бабушка перевернула медаль за победу над Германией. Почему? Есть медаль, так носи ее.
Да и что мне знать? Если бы я был в правительстве с ним, а так…
— Вы гордитесь тем, что прошли войну?
— Ну как сказать. Если б войны не было, было бы хорошо. Чем гордиться? Мы защищали свою родину, Советский Союз.
Но вообще, я горжусь, что участвовал. А стрелять в людей мне не приходилось.
Спорт
— 1952-й, мы в Грузии, впереди Игры в Хельсинки. Каноэ в Союзе не было. Из Москвы привезли пироги. Тяжелые: килограммов по 60–65. В каноэ гребец стоит на колене, мы клали под колено спортивную форму, покрышки или
Из Грузии мы переехали на гребную базу ЦСК
— Конкуренция была высокая?
— Да. Позже был случай: мы с Гариком Ботевым приехали в Киев, где кроме нас были еще две двойки. Соперники, которые знали, что мы сильнее, сделали нам пакость: намазали лодку лыжной мазью. Конечно, мы руководству доложили, а потом отмыли мазь и выиграли.
— Расскажите про свою первую Олимпиаду.
— Я выступал на дистанции 10 000 метров. Тренерский совет и мы тогда мало что понимали в тактике. Я со старта ушел первым, прошел 500 метров и постепенно начал проигрывать. Пришел последним из десяти лодок.
Министр Николай Романов сказал: «Ну, ничего. Все будет нормально». И действительно, на Олимпиаде-1956 мы оправдали его доверие.
— Как иностранные спортсмены относились к советским?
— Очень хорошо. Я дружил с венграми и чехами, общался с французами, со спортсменами из ФРГ и ГД
— Что Хрущев говорил перед Играми?
— Когда мы готовились к выезду в Мельбурн, на Игры-1956, он сказал: «Если не выиграете Олимпийские игры, все футбольные поля засеем кукурузой».
— Вы тогда путешествовали из Советского Союза в Австралию.
— Сначала мы на «Ту-104» летели в Ташкент. Там провели около недели, потом улетели в Бирму и два-три дня провели там.
В Бирме были очень жарко. Выходишь вечером из самолета, по позвоночнику струя воды. Нас разместили в гостинице за городом. Гребец Силаев пошел в ванную ополоснуться, включил воду, а она горячая. По окнам ползут
Нас хорошо встретили в Мельбурне. Там были русские эмигранты. Полиция на мотоциклах сопровождала. Разместили сначала в Мельбурне, а потом переехали в Балларат. Там тренировались недели две-три. И соревнования.
Сперва дистанция 10 000 метров. Румыны делают фальстарт. Стартуем заново. Мы вообще ожидали, что выиграем, но румыны были хитрые. Они знали, что венгры могут их обойти и прижали их к тростникам. Мы в это время шли спокойно впереди, но румыны все-таки выскочили и на первом повороте стали первые. От румын волна, но мы ее прошли и ушли вперед. Румыны за нами. Они метров 600 держались, но мы были в приличной форме.
На втором повороте мы вышли в лидерах и с каждым поворотом делали ускорение. Так и остались первыми. Думали, румыны придут вторыми, но вторыми были французы, олимпийские чемпионы-52. Потом венгры. А румыны я уже не помню какими пришли.
На второй день были соревнования на 1000 метров. У нас была еще одна лодка, с Владивостока, но на прикидках они нам много проиграли. Руководство нас поставило и на вторую дистанцию. В полуфинале мы первые. В финале у нас опять рубка с румынами.
Дали старт, идем впереди. Румыны прибавили к финишу. Я говорю Ботеву: «Давай поддадим». Но Ботев,
— Что было дальше?
— Когда закончились соревнования, нас опять перевезли в Мельбурн. Там стоял теплоход «Грузия». На нем мы жили. Ходили смотреть другие соревнования. Был такой борец Николай Соловьев, я попал на его финал и видел, как он победил. Жалко, что его уже нет.
Еще мы с Ботевым по городу гуляли, ходили к берегу океана. Нас приглашали на разные вечера. На теплоходе проходили награждения. Присвоили звание заслуженных мастеров спорта.
На этом же теплоходе мы 19 суток плыли в Советский Союз. Когда мы отходили от берегов Австралии, русские эмигранты бросали нам ленты. Не знаю как, но один поп вернулся с нами в Ленинград. Еще с нами плыли румыны, венгры, болгары. Волна была несильная, но иногда потряхивало.
Когда подходили к берегам Владивостока, нас встречали военные корабли Дальневосточного флота. Когда зашли в порт, нам такую сирену сделали… Все корабли приветствовали.
— Как вы вернулись в Москву?
— Во Владивостоке пробыли два или три дня. Потом дней десять добирались в Москву. Народ везде хорошо встречал. Некоторые входили с водкой прямо в вагон. Иногда нам приходилось выходить на трибуну, рассказывать о выступлениях.
Два дня были в Москве. В ресторане «Прага» — банкет. Нас встречал Хрущев. После этого выехали в Ленинград. Там то же самое: вокзал забит.
Я работал на мясокомбинате, они мне личный автобус выделили. На этом автобусе меня привезли домой. Вот, даже всплакнул.
— Что на этот раз сказал Хрущев?
— Просто поздравил всех. Широких праздников не было. Только в следующем году меня с Ботевым наградили знаками почета за выступления. Банкеты — такие, чересчур банкеты, как сейчас… Их не было. Скромно все.
Я не получал ни стипендий, ничего. Можно сказать, прямо из цеха поехал. Я рабочий. Ботев — тоже. Он как школьный преподаватель поехал, еще мастером спорта даже не был.
— У вас были напарники, кроме Ботева?
— В 1957-м проходил чемпионат ССС
Готовились в одиночках, а потом я предложил ему сесть в двойку. Это был первый раз в Союзе, когда гребцы садились в двойку, толком не зная друг друга. На 1000 метров выиграли первое место, на 10 000 метров — второе место.
— Как вы закончили карьеру?
— Это было в Киеве, на чемпионате ССС
Стоим на старте. Слышу, как по радио передают: «Харин выступает в последний раз». Я перешел в общество «Динамо». Мои ученики постоянно выигрывали первенство Ленинграда. Один ученик был бронзовым призером чемпионата ССС
Парад, нормы ГТО
— Сейчас следите за соревнованиями?
— По телевизору. Ездить
— Вы нормально живете?
— Ни в чем не нуждаюсь. Правительство нормально нас обеспечивает.
— Как оно вам помогает?
— Стипендией как спортсмену и как участнику войны. Все нормально.
— В Россию возвращаются нормы ГТ
— Не знаю. Правительство указ выпустило, но я не вижу, чтобы
— Когда последний раз были на параде?
— Я очень долго на них ходил, еще когда на соревнованиях выступал. По телевизору всегда смотрю. В этом году Путин сказал и я сам понял, что будет хорошее военное выступление.
—
— Вчера был в Спорткомитете. Председатель поздравил участников войны.
— Встречаетесь с
— Нет уже таких друзей. Было человека три-четыре с военных времен, но уже не живут.