Хоккей, 30 апр 2015, 13:34

«Шайб не было – брали навоз, придавали форму и он замерзал».

Дмитрий Крюков о том, как в Омске зарождался хоккей.
Читать в полной версии
Фото: ХК Авангард

С юности я люблю группу Morphine, а особенно песню Empty Box, в которой девушка посылает герою пустую коробку. Образ мне нравился, трактовать его я не собирался и оттого удивился вдвойне, когда узнал, что такая история произошла на самом деле. И не в Америке (хотя, может, и в Америке тоже), а в Омской области. С человеком, напрямую связанным с хоккеем – хранителем музея истории омского хоккея Виталием Константиновичем Высоцким.

Начав разбираться, я довольно быстро понял, что в Омск надо ехать. И вот я уже у СКК имени Виктора Блинова. Захожу в спортивный магазин на первом этаже (продают футболку ФК «Газмяс»), изучаю волейбольные афиши (хоккейный «Авангард» несколько лет как переехал на «Арену Омск») и поднимаюсь на второй этаж в музей. «МузЭй» – сохраняет классическое произношение его хранитель, живая легенда. Ему сейчас 85 лет, но он в полной ясности ума, следит за происходящим в мире и не боится участвовать в спецпроектах – вроде этого.

- Виталий Константинович, вы многое помните из детства? Как вы оказались в Омске?

– Это вообще довольно сложная история. Отец мой был поляк. В день, когда для Польши началась Первая мировая война, отец успел уйти в школу. Пока он сидел на уроках, новая граница прошла между школой и домом. Дом остался в Польше, а отца отправили в Россию. Здесь он вырос, женился, приехал в Омск. А потом уехал в Казахстан, на север Акмолинской области, на Сталинский рудник (Аксу).

Отец там работал профессионально, но вообще в те времена было модно всем пробовать искать золото. Это была своеобразная советская золотая лихорадка. Работаешь ты, скажем, бухгалтером, а в свободное время – в воскресенье, например – пожалуйста, спускайся в шахту. Добывай, промывай. Я даже сам раза четыре спускался в эти шахты, и у меня было немного золота, которое я добыл с отцом. Но это продолжалось всего несколько лет, потом правила ужесточили.

Однако там было не только золото. В те времена практически никто не знал, что на этих рудниках есть уран. Да и вообще в 1936 году мало кто знал, что такое уран. И люди на руднике умирали, но никто не мог понять, от чего. Врачей там не было – один фельдшер на весь рудник. В итоге и отец не выдержал – считалось, что подхватил воспаление легких, а потом оказалось – онкология, облучение. В 1939 году он умер. И мы с матерью вернулись в Омск.

- Несколько раз вы чудом спасались от гибели. Расскажете об этом?

– Мне было около года, когда я выпал из окна. Прыгал на окошке, оборвал распашонку и со второго этажа улетел. С меня кровь текла, как с барана. К счастью, рядом жили студенты мединститута, они прибежали и начали зажимать все сосуды, как могли. До сих пор шрамы остались, хотя больше восьмидесяти лет прошло.

Но был случай серьезнее – где-то те же студенты раздобыли японскую тушь. А она, в отличие от наших, внешним видом напоминала вишневое варенье. И я ее съел. И отравился. У меня сердце останавливалось семь раз. Непонятно, что было делать. Врач выписал лекарство от отравления, меня обложили бутылками с кипятком, обмотали горячими тряпками и я много часов был без сознания. Но и тут обошлось. Пил потом воду ведрами. Да я и в люльку шахтерскую падал… Хулиганское было детство.

- Что вы делали во время войны?

– Я очень хорошо помню, как началась война. Мне было 11 лет, был выходной день. В те времена была традиция в выходные приходить в Парк культуры на Десятой линии, класть одеяло или коврик, садиться, доставать водочку, закусочку... Вход свободный, никаких касс не было. И вот все сидят – и вдруг объявление по радио: «Внимание! Вероломное нападение Германии…».

Практически сразу везде заработали военкоматы. Очереди добровольцев стояли. И мы, мальчишки, тоже попытались уйти на фронт. Но нас не брали. Мы так просто не сдавались – меня несколько раз снимали с поездов в сторону Москвы. У меня было два пистолета, которые мы нашли в танках…. Подбитые танки с фронта отправляли на переплавку в Кемерово, и через Омск эти эшелоны шли. Мы по ним лазали, находили оружие, тренировались стрелять…

- Удалось в итоге убежать?

– Нет. В Омск были эвакуированы военные заводы: 166-й завод, Баранова, Шинный завод. Население в Омске тогда было 250 тысяч всего, промышленности было мало. И когда эти специалисты с заводов приезжали, нужно было им жилье находить. И решение правительства было таким: выплатить местным жителям подъемные на поездку и переселить их в сельскую местность. И вот мы получили подъемные, дом сдали какому-то ленинградскому научно-проектному оборонному институту, и уехали в село в Саргатский район.

Так что вместо фронта всю войну я пахал, сеял, резал скотину, стрелял в волков, сдавал мясо. Причем тогда патриотизм был необыкновенный. Все для фронта, все для победы. Надо было постоянно сдавать мясо, молоко, масло. Но никто не роптал, мы работали.

Всякое случалось. Председателем колхоза был Полубесов Яков Сидорович – грубый мужик, закончил только четыре класса. Не знаю, почему его на фронт не взяли. Но он чуть ли не единственный из мужчин остался и руководил этим колхозом. Уровень был… не очень. Моя мать бухгалтером работала у него, и рассказывала. Приехала очередная порция эвакуированных, и среди них молодая красивая девушка. Он ее спрашивает:

– Фамилия?

– Иванова.

– Профессия?

– Маникюрша.

– Кто-о?!

– Маникюрша, – совсем смущенно говорит девушка.

Он этого слова не знал. Возникла пауза, потом он повернулся и говорит маме:

– Пиши – «б**дь».

В колхозе этом мы жили до конца войны. Ну а после окончания войны я уже связался со спортом.

- Вы сами-то в итоге попали в армию?

– Оказался моряком. Поступил сначала в речное училище, и в 1950 году нас, курсантов, отправили на разоружение кораблей во Владивосток. В основном японские трофейные корабли разоружали. Помню, разбирали «Императора Хирохито» – штабной японский корабль. Был он весь отделан мрамором. А потом нас перебросили на Амурскую флотилию, разоружали ее.

Ну и там я активно занимался спортом. У меня основная специализация была велосипед и коньки. Я был чемпионом ЦС «Водник» по велогонкам. Тогда структура немного другая была: клубы были по профессиям. «Буревестник» объединял высшие учебные заведения, «Водник» – речников, «Локомотив» – железнодорожников. Кое-что, видите, и сейчас осталось. Ну а я моряк, значит, мне в «Водник». И в коньках я как-то выиграл чемпионат на дистанции 5000 метров – на стадионе «Колхозник» во Владивостоке. Вот мои основные спортивные достижения. За них мне дали звание кандидата в мастера спорта. Мог и мастера получить, но нужно было оформляться, а тогда никто особо этим не занимался.

- Татуировка у вас с тех времен?

– Да, на флоте почему-то решил попробовать наколку. Свои инициалы и якорь. Теперь уж на всю жизнь.

- А хоккей-то когда начался?

– Хоккей в Омской области появился в конце сороковых годов. Инженер Комаров ездил в Канаду по работе, привез оттуда несколько клюшек и прочитал пару лекций про новую игру. Как-то так вышло, что благодаря ему и нескольким другим энтузиастам Омск быстро охватила хоккейная лихорадка. Ребята стали воровать дуги для лошадей, выпиливать из них крючки, делать клюшки. Поскольку шайб не было никаких, брали лошадиный навоз, придавали форму шайбы, заливали водой, он замерзал.

Когда стало ясно, что весь город играет в хоккей, обком комсомола решил, что надо не запрещать, а поддерживать – и организовал первые соревнования дворовых и уличных команд. Коньки-снегурочки, привязанные веревочками к валенкам, самодельные шайбы…

- В хоккей с мячом разве до этого не играли? Не было конкуренции?

– У нас как-то не очень остро это было. Разумеется, были люди, которые играли и в шайбу, и в мяч, но не было ощущения противостояния.

- А как появилась первая серьезная команда в области?

– В 1950 году было решено делать команду «Спартак». Решение принималось на самом высоком уровне в области, при участии руководства партии. Руководители всесоюзного общества «Спартак» приезжали к нам.

Стадион (что любопытно, назывался он «Динамо») был в центре города, набивался полностью, но, увы, не мог вместить всех желающих – 4-5 тысяч мест. Удобств было мало – когда становилось совсем невтерпеж, мужчины по естественным надобностям залезали на верх трибун, как могли отворачивались от женщин и делали свои дела…

Разумеется, были и теплые зимы, а поскольку играть надо было, то иногда начинали матчи в 6-7 утра, иногда заливали лед молоком, чтобы он не плавился. Шли на всякие ухищрения. И даже в 6 утра народ приходил все равно.

- Неужели действительно молоко помогает?

– Да, помогает. Яков Михайлович Попов из обкома партии командовал выделять молоко, ночью подвозили, заливали, к утру застывало. Более того, еще и другие истории такого рода были. Как-то мы делали в Тевризе к Празднику Севера конькобежную дорожку – причем не сами, а с консультацией чемпиона мира Николая Штельбаумса. А ведь конькобежная дорожка заливается кипятком. И когда мы стали лить горячую воду, то местные жители начали жаловаться руководству: «Тут, это, какие-то идиоты приехали, заливают кипятком лед. Откуда они вообще? Может их того?».

- Что происходило дальше с командой «Спартак»?

– Была поставлена задача выиграть финал для класса Б и выйти в высшую лигу. И вот в 1959 году мы в решающем матче выиграли у команды «Труд» города Глазова 7:0 и цели достигли. Увы, содержать хоккеистов класса А было тяжело, и команду передавали разным предприятиям на несколько лет. В итоге команда начала регулярно менять названия. То «Локомотив», то «Аэрофлот», то «Химик», то «Шинник»... Сложно представить, чтобы сейчас команда называлась в честь авиакомпании на таком уровне.

- А какую роль в эти времена играли вы?

– После приезда из Владивостока я заочно закончил питерский физкультурный институт имени Лесгафта, и потом меня забрали в обком комсомола. Мне кажется, что за мою подвижность. Общительный был. Страшно любил танцевать. Даже во Владивостоке в конкурсе участвовал по танцам…

- Победили?

– Призы какие-то получал. Но тогда танцы другие немного были – вальс, танго. Цыганочку плясал – моряк должен уметь.

Так вот, после комсомола я уже плотно связался с организационной работой в спорте. Был инструктором горкома партии по спорту. И в 1963 году мне сделали предложение, чтобы я стал председателем спорткомитета Омской области. То есть, по теперешним временам, министром спорта.

- Сейчас «министр» громко звучит. А тогда как это было?

– Сложностей всегда много. Но я по характеру такой… Что я задумал, то старался всегда делать. Начали мы с того, что выбрали несколько видов спорта, которые стали «опорными». Велосипед, художественная гимнастика, коньки, хоккей. Они начали активно развиваться. На меня все время пытались повесить лыжный спорт, а я почему-то не определял его как опорный, и многие обижались.

Вторым важным делом было развитие массового спорта по всей области. Апофеоз этого – создание системы Праздников Севера. Омская область имеет протяженность 700 километров. В 1971 году многие северные районы наши не имели даже электричества, освещались керосиновыми лампами. И тут мы со своей идей Праздников Севера – немного опередили время. Первый проходил в Тевризе – в одном из самых отдаленных райцентров. Все делали своими руками, поддержки было немного – это сейчас праздники прижились и проходят в 45-й раз, а тогда идея далеко не всем была понятна.

И когда мы в Тевризе впервые зажгли освещение на ледовой коробке, некоторые бабки стали молиться – они такого яркого электрического света никогда не видели вообще. А болельщиков человек 400 приехало верхом на лошадях, потому что трибуны нормально доделать не успели, а те, что успели, всех желающих не вместили.

Теперь праздники идут на высшем уровне, и мы единственная в России область, которая смогла эту идею раскрутить. Я за это орден получил.

Золотую шайбу я тоже курировал. Омичи дважды выигрывали. К нам по этому поводу несколько раз приезжал Анатолий Тарасов: идея ему очень нравилась, и он получал большое удовольствие, занимаясь с детьми.

Ну и, конечно, много было той работы, что обычно незаметна: квартиры выделяли спортсменам, строили спортсооружения…

- А что было после? Вы же участвовали в стройке СКК имени Виктора Блинова?

– Да, в какой-то момент у меня вышли разногласия с тогдашним руководством области. Тогда был всплеск антисемитизма, а я некоторых людей не хотел сдавать. Были и другие причины, наверное – много лет уж работал. В итоге я с поста министра ушел, и шесть лет был директором строящегося катка, а потом его достроили и я восемь лет руководил СКК имени Виктора Блинова.

- В относительно близком Барнауле дворец появился еще в 1966-м, а СКК открылся в Омске только в 1986 году. Довольно поздно. Как так?

– К сожалению, с деньгами было не очень. Приходилось получать финансирование с большим трудом. Непросто было.

- К вопросу о Викторе Блинове. Это лучший хоккеист Омской области за всю историю?

– Блинов – великий. Я был с ним на Олимпийских играх в Гренобле в 1968 году. Вернулись с победой. Но, увы, Виктор страшно нарушал режим. Иногда в перерыве мог стакан коньяка выпить и пойти играть дальше. И в 23 года он на тренировке в Москве погиб – разрыв аорты. И, что печально, даже родственников у него не осталось. Сейчас вот прислали именной перстень Блинова как одной из легенд советского и российского хоккея, и отдать некому. Перстень экспонируется в нашем музее.

А что касается личных предпочтений… Мне больше нравился Юра Панов. Валера Сермяжко был очень хорош. Много у нас отличных ребят было.

- В Алтайском крае много лет было жесточайшее дерби Рубцовска и Барнаула – с драками, аншлагами, разборками. Было такое в Омской области?

– В самой области, пожалуй, нет. У нас основные истории связаны с Новосибирском: то тренеров переманивали, то игроков переманивали. В те времена еще роль играл призыв в армию. Центр военкома был в Новосибирске. Только кто начинал играть хорошо – сразу забирали туда. Пытались отбивать назад, конечно. Доходило до руководителей региона.

- Существовали ли местные легенды, связанные с омским хоккеем?

– Да много их было. Был знаменитый радиокомментатор Андрей Бобылев. Он был фанатик хоккея. Ему всегда нужно быть в гуще событий. И на стадионе «Динамо» он вылезал в форточку, чтобы лучше видеть перипетии игры. И сам выпадал оттуда, и микрофон падал. Когда терял микрофон, ему признаваться в этом не хотелось, он шепотом: «Виталя, Виталя, достань микрофон»… А так всякие случаи были. И любовные интриги….

- К вопросу о любовных интригах. Расскажите же историю с пустой коробкой?

– Это был незабываемый 1972 год. Я был на Олимпиаде в Японии, в Саппоро. И переводчицей у нас была девушка по имени Сумие. Она бывшая спортсменка, хорошо понимает спорт. И мы много общались. Но нас предупреждали, чтобы мы иностранцам личные почтовые адреса не давали. И тут в конце Олимпиады она говорит: дай мне адрес, я люблю русский язык, хочу приехать в Омск. Я не рискнул тогда и дал адрес нашего спорткомитета – Гагарина, 32.

Закончились игры, все разъехались. И тут на мое имя приходит посылка из Японии. А у нас в те времена с Японией были натянутые отношения, и в спорткомитете собирают комиссию и вскрывают эту посылку. А в ней ничего нет. Тут ко мне прицепились: «Что вы с ней имели в виду?!». А я и не знаю. Там ничего нет в коробке, пустой ящик. Долго меня проверяли. Хорошо, нашелся специалист по Японии, который объяснил, что у них обычай такой – посылать любовь в пустой коробке. Она мне послала свою любовь, а я и не понял. Но некоторые фотографии Сумие у меня сохранились.

– Как по-вашему, хоккей на открытых и на крытых площадках сильно отличается?

– Я сам никогда серьезно в хоккей не играл, поэтому мне сложно сказать. На мой взгляд, это все-таки один вид спорта. Конечно, на открытых площадках может быть ветер, снег; да и бросок шайбы другой. Но основные вещи те же. Боюсь, что везде крытых катков не построишь, столько денег нет… Хотя есть и другие мнения. Как-то приезжал в Омск один канадец. Пришел в музей, посмотрел все и спросил:

– Сколько у вас площадок с искусственным льдом в Омске?

– Четыре.

– Сколько?!

– Четыре.

– А население сколько?

– Ну, миллион… А у вас сколько?

– А у нас население 200 тысяч, а хоккейных площадок – 50.

Можно же, значит…

– Расскажите про музей, пожалуйста.

– Музей истории омского хоккея открылся в 2006 году. Тут много чего интересного. Например, первыми гостями открывшегося СКК имени Виктора Блинова была чешская команда «Полди» из Кладно. Вот их вымпел, и на нем – женский портрет. Все удивлялись: обычно тигр, или медведь, или еще какое-то животное – а тут женщина. Оказалось, что у тренера была очень красивая жена, и все были в нее влюблены. И как-то в шутку предложили поместить ее на символику клуба, и всем вдруг эта идея понравилась. Сейчас владелец этой команды – Яромир Ягр, и эмблема у нее уже другая.

Приезжала к нам и белорусская команда во главе с президентом Лукашенко. Он, оказывается, мастер спорта по хоккею. Я с горем пополам выпросил его клюшку, которую специально для него сделали в Финляндии, с надписью. Он не хотел ее отдавать, но потом подарил одному из болельщиков, который пристал к нему как банный лист, а тот уже передал клюшку к нам в музей.

Вот еще одна наша гордость – Евгений Шастин, чемпион мира среди молодежи. У него есть увлечение – собирать клюшки. И вот у нас в музее есть 28 клюшек его, и его мама приходит иногда, пересчитывает. Вроде все пока в порядке.

Вот скульптура парикмахера Марины Фисенко. Она так болеет за «Авангард», что долгое время сопровождала команду почти на все игры. И хоккеисты команды решили сброситься деньгами и сделать ее скульптуру. И те, кто деньги внес, те оставили свои подписи – на груди, на подоле, везде. Марина приезжала два раза сюда, ей понравилось.

– Как вам нынешний «Авангард»?

– Я стараюсь на этот вопрос по возможности не отвечать. Я сейчас мало бываю у них, не на все матчи хожу. С моей колокольни – слишком часто меняются тренеры. Не знаешь, как, что и почему. Мне все же хотелось бы, чтобы наша команда базировалась на наших хоккеистах. Я был бы рад.

– Ягра-то любили вроде здесь? Чем он плох?

– Любили, он общительный парень. Но все равно ж ушел…

– Вам сейчас 85?

– Да, уже даже 85 с половиной.

– Как вам удаётся все успевать?

– Во-первых, я твердо убежден, что должен быть постоянный режим питания. Не переедать. Я как-то раз с одним японским врачом беседовал, и он мне следующую штуку посоветовал. Допустим, у тебя язва желудка. У нас как в таком случае: острого – ничего, селедку есть нельзя, выпивать нельзя. Он мне подсказал другую идею. Хочется селедки – съешь пять грамм. Если хочешь выпить – выпей. Просто совсем чуть-чуть. Ну и на ночь я много не ем.

Во-вторых, нужен режим отдыха. Ничего лишнего не делать. Вот я встал, помолился, сделал небольшую зарядку. У меня своеобразная зарядка: катание колючих шариков – знаете, специальные штуки такие есть, стимулирующие нервные окончания. Обязательно 10 минут с утра тренируюсь. Никому не навязываю, но мне помогает: например, у меня до сих пор зрение хорошее, я не пользуюсь очками.

– Это про физическую форму. А как вам удается находить себе новые мотивации, поддерживать интерес к жизни? Меня беспокоит, что часто люди уже после 60 не могут найти себе места в жизни, особенно российские пенсионеры.

– Да, и у меня перед глазами есть такие примеры. У нас была чемпионка по прыжкам. Она в какой-то момент разочаровалась в жизни, устала жить. И сказала: «Я должна уйти из жизни пьяная». И она каждый день, каждый день напивалась, а из жизни никак не уходила… А второй мой знакомый другой путь выбрал. Он сказал: «Когда я заболею, я ничего есть не буду, отвернусь к стенке, и вы меня не трогайте». И он почти месяц лежал на кровати, ничего не делал и угас. Каждому свое. Непросто это.

Вот вы представьте. У вас семья, дети, дела. А потом годы прошли, дети разъехались, кто-то из родственников умер, остаешься один. А в таком состоянии тебе бы только один звонок от ребят, чтобы спросили – как живешь? Но время идет, а звонка нет. И человек начинает нервничать, накручивать себя.

– А как вы с этим справились? Работа?

– Работа... Само собой. Но я уже предлагал своему директору: «Если вы считаете, что я не справляюсь, я могу уйти на пенсию». Он говорит: «Да вы что, у вас отзывы хорошие, работайте дальше». Дел много. Вот завтра отмечается столетие конькобежного спорта в Омской области. Позвали. Думал – идти или нет. А жена моя, бывший директор школы, все четко разъяснила. «Виталий, – говорит, – Если тебя приглашают, надо идти!».

Стараюсь не отставать от времени, следить за собой. Темперамент активный помогает.

– А жена тоже жива-здорова?

– Ей 82 года. Ходит, занимается делами на даче, посадила вот рассаду. Мы с ней спорим, какая рассада должна быть. Она у меня боевая женщина тоже. У нее в жизни было два основных этапа – сначала работала в 65-й школе директором, а потом ей довелось организовывать преподавание в колонии. Много своеобразного она оттуда принесла…

– Вы почти в каждом интервью говорите одну и ту же фразу про радость…

– Да, это девиз моей жизни. «Если ты на каплю чью-то радость не умножил, то считай, что день ты свой бесцельно прожил». Даже не знаю, кто автор.

Главное